Чаша гладиатора - Страница 61

— Понятия даже не имею, про что ты намекаешь.

— Видал? С переляку даже без понятия стал. Забывчивый какой.

— Что ты, интересно, Ремка, набрехал? — обратился Сеня к Штыбу, который исподлобья глядел на них. — Как тебе не совестно только? А еще пионером когда-то был у нас.

— Была у одной кошки собака, да мышей не ловила, только котов давила, — сказал Махан. — Ты других сюда не путай. Не очень-то другими распоряжайся. Хвост голове не указчик. Ну, будешь говорить все как есть?

— Да брось ты! — Сеня отвернулся.

— Один такой бросал да после три дня на карачках елозил, чтобы обратно взять.

— Ну и что?

— Я тебе нукну. Что это за «ну»? Сел один дурындас в чужой тарантас да еще погоняет.

— Да что ты какую-то ерунду порешь!

— Наша ерунда вашей чепухе родные враки. Ты не прикидывайся, — проговорил Махан. (Сколько дурацких присказок он знал! Но ведь кончится яге когда-нибудь их запас!)

— Сказал я тебе, что ничего не знаю. Не понимаю даже, что за разговор такой! — не выдержал Сеня. — Ну чего ты ко мне привязался?

Махан посмотрел на него, на Ремку Штыба. Он уже подозревал, что Ремка что-то тут напутал. Больно уж уверенно и независимо держался этот пионерчик. Но отпускать его так Махану не хотелось. Он уже вошел во вкус, и ему хотелось еще хоть немножко, но всласть поиздеваться над мальчишкой.

— Ладно, — милостиво промолвил он, — я вижу, что ты парень крепкий. Пионер всем детям пример. А ну-ка, обзовись как следует. Обзовешься — и отпущу. А нет — худо будет.

— Балда ты! — сказал Сеня, храбрея от злости. Он слегка отступил от нового тычка. — Ну и что, если стукнул? Значит, еще раз балда. И еще раз!.. Трижды балда!

— Эй, парень, ты меня лаять брось! Я говорю, чтобы ты сам обозвался. Ну, обругаешься?.. Что, слабо тебе, пионер? Брезгуешь?

— Не стану я.

— Какой чистенький, черным словом замараться трусит!.. Видал ты его, Штыб?

— Уж я на него нагляделся, — сказал Ремка. — Правда, Сенька, обзовись. Чего трусишь?

— Я не трушу, а не хочу! — упорствовал Сеня.

— Гляди какой: агу — не могу, засмейся — не хочу. Тебе что, трудно, если человек тебя обозваться просит? Ты что, слов таких подобных не знаешь, что ли? Научить?

— Не хуже тебя знаю, а не стану…

— Нет, станешь!

— Сказал, не стану — и все. Можешь бить хоть до смерти, не стану я для твоего удовольствия ругаться. Ну, пусти, Махан!

— Я для такого цуцика пока еще не Махан.

— Ну, пусти, Славка! — Сеня попробовал вырваться из крепко сгребших его за гимнастерку рук.

— Вот тебе еще за Славку!

— Пусти…

Махан скверно, грязно и длинно выругался.

— Ну обзовись так, и пущу тогда.

— Не считаю нужным. Я в твою компанию не заваживался и по-вашему обзываться не желаю. Хоть умри — не скажу,

— Ты у меня сейчас сам помирать запросишься, вша свинячая!

Долго бы еще, должно быть, издевался Махан, к удовольствию Ремки, над бедным Сеней, но внезапно земля слегка дрогнула, чья-то гигантская тень как бы накрыла всех разом. Махану в первое мгновение показалось, что террикон, высившийся над пустырем, стал заваливаться на него. Он лишь услышал отчаянный вопль Штыба: «Славка!», едва успел оглянуться и мигом выпустил из рук Сеню. За ним, закрывая полнеба, высился всей громадой своих плеч Незабудный. Прежде чем Махан смог двинуться с места, огромная рука простерлась над ним, и он почувствовал, что нос его ущемлен вмертвую двумя жесткими согнутыми пальцами великана. Он попробовал было высвободить нос, но пальцы сжали его с такой силой, что Махан только занюнил тихонько.

Артем, не выпуская его стиснутого фалангами среднего и указательного пальцев носа, заставил Махана скрючиться в три погибели, а затем и вовсе опуститься на коленки.

— Рады, что зила, как у злона, вот и навалилизь! — гнусаво заныл Махан, с вывернутой шеей стоя на коленях. — Нашли з кем зладить.

— А ты сейчас с кем сладить хотел? Ты что, добрым уговором действовал, не силком? — грозно спросил Артем. — А ну! — продолжал он, еще более мрачнея. — А ну, паразит, говори, повторяй вслух за мной: «Я есть распротакой собачий гад…» Ну, повторяй, говорю…

Махан сделал какое-то короткое движение, и в шмыгнувшей руке у него, как жало, мелькнул нож. Артем с усмешкой, пренебрежительно отмахнулся свободной рукой. Нож со свистом пролетел у всех над головами и с силой вонзился в телеграфный столб.

— Баловать? — загремел низкий бас Артема. — На кого нож поднял? Говори, гад, скорее, пока я тебя в лепешку не сплющил. Я из тебя жмых выдавлю.

— Буждиде… Ждо вы бежобдазиде! — гнусавил Махан, извиваясь на коленях с безнадежно ущемленным носом.

— Повторяй, сказал, за мной, ну!.. А то я у тебя сопатку твою с корнем выдерну. Говори: «Я есть распротакой собачий гад… который…»

— Я же де богу, даз вы дажали…

— Сможешь. Не сомневайся. Мы поможем. А непонятно будет, повторишь.

И Махану ничего не оставалось, как послушно загундосить:

— Я ездь разбродакой зобачий дын.

— Гад, а не сын! Я твоих родителей не мараю. Собачий гад.

— Зобачий гад.

— Который, — продолжал Артем, — по боговой ошибке и по людскому недосмотру еще существует на белом свете…

— …да бедом сведе, — лопотал, сопя и всхлипывая, Махан.

— И обещаю не лезть больше к честным ребятам и близко к ним не подходить.

— …и близко де бодходидь.

— Ну, маршируй отсюда самым резвым аллюром, гунявый! — сказал Артем, отпуская нос Махана и тщательно отирая руку платком. — И спасибо скажи, что я тебя еще при твоей нюхалке оставил. Только не суй ее больше куда не надо. А то я тебя так в следующий раз прищемлю, что одну только шелуху от тебя хоронить придется. Геть!