Чаша гладиатора - Страница 23

— Вот как оно получилось, Артем… Гришу встречал, значит? Вот они, как начала да концы-то схватываются. — Он добавил, словно бы извиняясь: — Что в живых нет, то, конечно, давно ясно было. Так ведь умом ведаешь, а вот за сердцем где-то нет-нет да и шевельнется: «А что, если где живой?..» Ну теперь уж ты как похоронную нам принес.

— Ведь я, Богдан, и в мыслях не имел тогда, что это твой сын. Одно понял: земляк. Стал след искать, вот и обнаружил. А сейчас подошел к школе, глянул на бюст, и меня как громом стукнуло — вижу, он самый. Богритули он там, в Италии, прозывался. По имени по отчеству.

— Богритули, говоришь? — словно прислушиваясь, произнес Богдан Анисимович. — Ну, расскажешь когда все по порядку… — Он уже сумел совсем справиться с собой. — А сейчас садись, гулена. На, сверни. — Он протянул ему коробочку с табаком и курительную бумагу.

Артем отрицательно покачал головой.

— Может, отвык от нашего, к заграничным сигаретам пристрастился?

— Нет, вообще не балуюсь. Всю жизнь… — ответил Артем. — Режим.

— Так и не заимел привычки? Силен! Ну, а я подымлю, если не возражаешь.

— Дыми, пожалуйста, себе на удовольствие, сделай милость, — сказал Артем Иванович.

Богдан Анисимович долго свертывал цигарку, просыпая табак. Наконец управился и вставил в зубы, крепко прикусив. И Артем заметил неживой, металлический блеск его зубов.

— Ну, а как, ревматизм тебя оставил? — спросил Незабудный.

— Да прошел было, а после снова я его схватил в сыром месте на холоду… Ну, а ты как, небога, скачешь?

— Пока землю топчу.

— Далеко ты ее обтоптал?

— Да, можно считать, всю кругом.

— Ну, и как там жизнь?

— Всяко. Где худо, где еще поплоше, если народ брать в целом. А так люди везде люди. Ладят житьишко кто как сумеет. Один за работой света не видит, а некоторые без работы мыкаются. Кое-как перебиваются. Чаще ведь так выходит. Но надежду все имеют, что и у них за окошком посветлеет. И пуще всего войны опасаются. Этого, я тебе скажу, хуже черта боятся. Все натерпелись.

— Значит, все-таки походил, побродил, поглядел, а к дому-таки потянуло? Эх, бродяга ты, бродяга, гулена старый!

Наталья Жозефовна стала хлопотать, собирая на стол.

Богдан тихонько сказал Незабудному:

— Тут у нас сегодня дело не сробится. Не до нас Галине Петровне. Слушай, давай-ка сходим к старикам, в бывшую Подкукуевку. Помнишь место такое? Хаживали мы туда с тобой… Там сейчас Дворец шахтера у нас. В буфет заскочим? Правда, ты, должно быть, теперь крепкого не принимаешь?

— В прежнее время, конечно, ни-ни. А уж сейчас-то не беды!.. Чего там соблюдать!.. Режима не держу, допускаю себе по малости.

— Ну, давай по малости. Ты как устроился-то в общем? Где стал?

Незабудный рассказал, что пока он в общежитии для приезжих, где ему, спасибо, уважили, предоставили комнатку. Рассказал, что был в исполкоме, но ничего толком не добился.

— У тебя там, между прочим, типы сидят, — сказал Богдан Анисимович жене. — Я уже давно приглядываюсь, когда ты их оттуда выставишь… Вы, кстати, поторапливайтесь со сносом-то и школу новую форсируйте, а то смотри — зальем. Паводок ожидается высокий, весна ранняя. Заполним водохранилище до проектной отметки в два счета. Вода вас ждать не станет.

Ходуном заходила лестница под множеством веселых ног. И в комнате появилась забежавшая домой переодеться Ксана. А за ней Пьер. На их голоса вышел из соседней комнаты, куда он был отведен Натальей Жозефовной, Сеня.

Галина Петровна взяла внучку за остренькие плечи. Обхватила их ладонями, словно хотела своими руками укрыть ее от горькой вести. Подвела к Незабудному:

— Вот, Ксаночка, познакомься. Человек из далеких стран воротился… Ой, Ксаночка! Он там в военное время папу твоего видел. Спасти хотел…

Большие, широко и чуть в наклон поставленные глаза девочки зажглись тревожной надеждой. Давно уже потухшая надежда вдруг на мгновение вспыхнула снова. Но бабушка продолжала:

— Погиб твой папа… Героем был!.. По всей Италии слава и память о нем.

И девочка разом сгасла, словно свечка, которую резко задули. Она переводила взор с заплаканного лица бабушки туда, вверх, откуда на нее смотрел невиданного роста человек. И не могла еще понять, не могла поверить…

— Иди… иди себе, — сказала Галина Петровна. — Ведь вам к Миле сегодня. Собирайся.

Ксана все стояла.

— Иди, иди, Ксана! — повторила строго Галина Петровна. Но вдруг схватила за локти, притянула к себе внучку, вгляделась в лицо ей и припала губами ко лбу девочки, покрывая его порывистыми, короткими поцелуями. А потом сама резко отошла в сторону. — Иди. Что уж тут… Отгоревали мы, детка, с тобой давно. Это только сегодня уж так… печать к нашему с тобой горю приложили. Иди, родная! Ступай, ступай, маленькая!

Незабудный представил Галине Петровне своего приемыша. Пьер разом подшагнул и припал к ручке Галины Петровны.

Но та отдернула руку, смущенно и сердито проговорила:

— Ну-ну, ни к чему это. Не полагается у нас… А вы, значит, уже познакомились? — Она показала глазами на Ксану, и та, оглянувшись от дверей, утвердительно кивнула, вся закрасневшись.

Когда она вышла, Галина Петровна сказала Незабудному:

— Что это он у тебя модный чересчур? И ручку лижет. Ну ничего, обработают его помалу наши пионеры. А так складненький да и с рожицы чистенький. Девчонки-то небось в классе уж загляделись… И Ксанка-то… Эх, бедная моя… Рвануло ей, наверное, сейчас сердчишко-то. Хоть и не знала отца, а все думала о нем. Уж так гордилась. И все, видно, хоть вот такесенькую, да берегла в себе думку-надежду.