— Да, около двенадцати. Но изоляция надежная и как удачно, что именно в районе дамбы.
— Да. На редкость счастливое совпадение, что именно там… э-э… сосредоточено. Итак, будем ждать…
— Недолго, смею вас заверить.
— М-м…
— Так. Значит, в угадайку будем играть, дурака валять? Или по-хорошему?
Махан молчал.
— Значит, не желаешь, чтобы с тобой по-хорошему?
— А как это — по-хорошему? — уныло поинтересовался Махан.
— Вот ты всю жизнь норовишь не по-хорошему, сколько мне известно про тебя. Попробуй разок по-хорошему. Авось и понравится.
— Все одно, до конца хорошим не будешь.
— А ты хоть наполовину попробуй. Лиха беда начало.
— А с чего попробовать?
— Вот, скажем, с того начни, что попробуй и расскажи, о чем тебе Вертоухий рассказывал.
— Ничего он мне не рассказывал. Я его и в глаза не видел, Вертоухого вашего.
— Нет, вижу, не хочешь ты и попробовать по-хорошему. А вот нам известно, что вчера виделся ты с Вертоухим.
— А что же, если и виделся? Он амнистированный. Что же, я права не имею?
— Да нет, сделай одолжение. Только вот интересно, что он тебе насчет золота сообщал?
— Ничего он не сообщал.
— Вот странно. Что ж, он врет все, значит, Вертоухий? А он, понимаешь, показал, что с тобой виделся, обо всем договорился. Видно, он если не наполовину, то хоть на осьмушку хорошим становится. А ты все на своем держишься — на старом, на плохом.
— Ничего я не знаю, — упорствовал Махан. — У Вертоухого и спрашивайте, если он для вас такой хороший да умный.
— Да вот мы думали, умный и ты, а на поверку-то ты дурень, оказывается.
— Ну и пускай! — буркнул Махан.
— Да это верно. Мало ли дурней на свете! Ну одним меньше станет, от того урону мало.
— Это почему же так — одним меньше? — насторожился Махан.
— Ну как же! Коли все это случится, как рванет взрывчатка, так тебя уж, милый, если и уцелеешь, не помилуют. Раз ты все знал да таился.
— Какая такая еще взрывчатка?!
— Слушай, брось-ка ты прикидываться! Сообщил тебе Вертоухий, в каком месте взрывчатка заложена?
— Да какая взрывчатка? — Потное лицо Махана стало серым. — Никакой там взрывчатки! Золотишко там, цацки всякие, ценности…
— Ага! Значит, про цацки это ты слышал. Ну вот, теперь уже начинаешь, я вижу, за ум браться. Да только все-таки еще дурень. Поверил, как пижон, что золото. А там мины заложены. Понял? Фашисты, когда уходили, там взрывчатку зарыли, мины, бомбы, гранаты.
Махан с ужасом уставился на говорившего.
— Ты отвечай, не тяни. Время дорого. Знает еще кто-нибудь про то дело? Ты ведь сам тут мальчишкой околачивался при оккупации. Слышал ведь, чай, что гитлеровцы те мины зарыли, а потом всех тех расстреляли, кто зарывал, чтобы не выдали место. Вот мы тут сидим, а если ты кому-нибудь еще сообщил… Вертоухий-то тебя за подставку взял. Сам смылся. Его, правда, взяли уже, да он темнит. Ему что! Он далеко отсюда. А тебя вот он тут на погибель оставил. Мы с тобой каждую минуту на воздух взлететь можем к черту на рога. И полгорода не будет. Это твоя дурная голова соображает?
И вдруг Махан завыл противно, бабьим голосом, кинулся к дверям, но ударился головой о косяк, сполз на пол.
— Ой, скорей, скорей! Начальник, они сегодня… в школе!.. Я им сказал… Ой, скорей!..
Это было очень беспокойное дежурство для Сени Грачика.
Услышав, что Пьер и Ремка спускаются в подвал, он осторожно проследовал за ними. Несколько раз ему хотелось окликнуть ребят, но что-то его останавливало. Скорее всего любопытство, которое с каждым мигом становилось все более неистовым. Ему чертовски хотелось узнать, что это затеяли в неурочное ночное время, да еще в такое ненастье, два приятеля. От них жди всякого! Шум уходящей бури, ветер, топтавшийся по железу кровли, заглушали его шаги.
«Странно, — думал Сеня, — неужели они услышали нас и пошли искать кубок?»
Между тем Ремка и Пьер спустились в подвал. Чиркнула спичка. Загорелся керосиновый фонарь.
Сеня услышал:
— Ну, давай сюда чертежик… Вот видишь? Тут стенка должна быть заделана. Так. А здесь должна быть ниша… Стой! Пьерка, гляди, это здесь! Вот номер!.. Ваза-то здесь снаружи стоит. Интересно, почему же она не зарытая?.. Или кто-то уже тут копался?
Ждать дальше было уже нельзя.
Сеня спрыгнул в подвал:
— Вы чего тут делаете, ребята?
— А ты чего?
Ремка пытался загородить собой нишу, в которой тускло поблескивали серебро и оливин чаши.
— Я дежурный, — сказал Сеня. — Вижу, куда-то вы пошли. В чем дело?
— А это тебя не касается.
— То есть как это не касается, раз я дежурный?
Пьер подошел и втиснулся между Сеней и наступавшим на него Ремкой:
— Бргось, Ргема. Надо ему сказать все. Ну что на самом деле?..
— Я тебе скажу! — пригрозил Ремка. Но тут же переменил тон: — Слушай, Пьерка, ты выйди, объясни ему там все как можешь. Что кубок ищем… Понятно? Он поднял фонарь, отгородился им от Сени и осторожно, многозначительно подмигнул Пьеру:
— А я тут пока…
— Не уйду я. Вы что это тут делаете?
— А ну иди отсюда, говорю!
— Идем, пргавда… Я все скажу, Сеня. — Пьерка тянул Сеню к выходу.
Но Сеня подвигался медленно и неуступчиво, все время оглядывался. Он видел, как Ремка тем временем жадными руками торопливо шарил по стене, освещенной снизу фонарем, стоявшим на земле. Ремка что-то отколупывал, корябая стену. И вдруг из-под отлетевшей пластины глиняной замазки показалось кольцо, вделанное в камень.