Чаша гладиатора - Страница 88

— Ксана! Это ты что?.. Ты чего делаешь?

Она выронила вдруг кочергу, которая скатилась вниз по откосу дамбы, и обеими руками закрыла лицо. Сеня посветил еще раз на нее и не понял, что это струи дождя или слезы так безудержно бегут между прижатыми к лицу пальцами Ксаны.

— Да потуши ты! — прошептала она, отворачиваясь. — Ну что ты высветился? Оставь меня…

Сеня послушно выключил фонарик. Они стояли в полной темноте. Дождь лил на них. Изредка отблески уходившей грозы освещали худенькую фигурку в Капюшоне. Газета размокла и расползлась на голове у Сени.

— Что ты тут делаешь? — спросил он еще раз шепотом.

— Я сегодня дежурная у девочек.

— А чего ты там искала?

— Сеня! — Она прижала обе руки к своей груди. — Ты можешь дать слово? Дай самое честное ленинское, пионерское.

— Честное ленинское, пионерское, — быстро и послушно проговорил Сеня.

— Нет, ты пойми меня, Сеня. Только ты не сердись. Я знаю… это очень плохо.

— Да про что ты?

— Я знаю… Это просто ужасно. Я ведь не думала… Я ведь только хотела пока спрятать.

Сеня никак не мог сообразить, о чем шла речь. Темнота делала намеки Ксаны еще более загадочными.

— Сеня, ты только пойми… Я просто не могла… Ведь это же было бы не по справедливости. А вы меня тогда не хотели слушать… Я думала отдать потом Артему Ивановичу и чтобы снова назначили соревнования. Только я тогда торопилась очень, пока темно было… когда свет потух… Вот и уронила через окно, за дамбу. Там было совсем неглубоко. А за день вода прибавилась, и я никак не могла после достать. А она все прибывает и прибывает. Я просто не знаю, что делать. Я уже вчера ночью пробовала, так и не достала… Ты, наверное, меня очень презираешь? Да, Сеня?

Только сейчас Сеня понял, что речь шла о пропавшем кубке. Пораженный, он не сразу сумел спросить:

— Как же ты это могла, Ксана? А?.. Зачем же ты это сделала? Ведь ты же…

Она, полуотвернувшись, плакала. Дождь колотил по капюшону, и слезы на ее лице мешались с дождем. Она вся содрогалась от плача.

— Я сама не знаю. Я же не хотела… Я только не могла, чтобы в первый же раз… и папин кубок им… А ты же меня сам обманул. И этот ваш противный Пьерка. Я его с той минуты просто ненавижу…

И тогда он почувствовал себя очень сильным, очень взрослым, способным на любой подвиг. И он сказал нарочно с некоторой грубостью:

— Ладно тебе реветь! Покажи лучше, где ты его упустила. Тут? Да, тут глубина порядочная. — Сеня вспомнил, как в этом же месте его вытаскивал из воды Пьер. — Тут вполне даже с головкой будет. Держи меня за гимнастерку. Только крепко держи.

— Что ты?! — испугалась Ксана.

— Держи, говорю. Можешь держать, если просят? Где тут твоя кочережка?

Сеня нагнулся, разыскал среди камней кочергу, стал осторожно спускаться к воде. — Держи как следует. Удержишь?

— Удержу, удержу… — прошептала Ксана.

Сеня, погрузив руку с кочергой в воду, стал водить по дну. Сначала ничего не попадалось. Кочерга сразу сделалась очень холодной. От нее озноб пошел по всему телу. Потом что-то слабо звякнуло. Сеня ощутил неподатливую тяжесть на конце кочерги, корябавшей дно. Он стал осторожно вести кочергой то, что зацепил, по откосу дамбы, наполовину скрытому водой… И вот при первом же отблеске молнии, от которого опять нехотя, с промедлением дрогнуло небо над водохранилищем, он увидел выползающую из воды чашу. Блеснула под ней серебряная фигурка гладиатора.

Через несколько минут Сеня уже держал в руках драгоценный приз. Осторожно водя пальцем, он счищал с него тину.

— Ничего, Ксана, — успокаивал он девочку. — Он только в песке да в дряни какой-то со дна. А так ему ведь ничего не сделается. Он же не ржавеет.

— Мы его сейчас перепрячем, — прошептала Ксана, когда они оба, укрываясь от дождя, вбежали в подъезд.

— Ксана, может, не надо прятать больше?

Она молчала.

— Ксана, — сказал он, — надо вернуть. Ну хочешь: засунем его сейчас в подвал, а утром я его, как дежурный, будто бы найду и никому не скажу, что это ты?

— Сеня, это опять врать, значит… Не хочу я больше так! А так сразу тоже не могу…

— Ну, хочешь... — предложил он, уже окончательно обуреваемый восторгом, который породили эта необыкновенная ночь с громом, молнией, бурей, ливнем, удивительной находкой, и то, что они были сейчас вдвоем, только вдвоем и снова говорили, как когда-то.

Ведь после того как обнаружилось надувательство с письменными, Ксана его за эти дни и взглядом даже не удостоила. Как ни мучился Сеня, но не мог же он заговорить с ней сам первый.

— Хочешь, я скажу, — продолжал Сеня, — хочешь, скажу, что это все я?..

— Нет, Сеня, нет, хватит уже обманывать… Я ведь все равно хотела его достать и сама отдать. Ведь мы последние дни тут. А потом все будут сносить. Я хотела, чтобы Артем Иванович приехал. Думала, ему. А он все не едет… Ты мне так помог, Сеня, спасибо тебе! Я ведь знаю, это тогда ты с письменными тоже из-за меня…

Сеня молчал. Необыкновенное, никогда еще не испытанное волнение словно схватило его за горло и не отпускало. Он стоял, прижимая к себе мокрый, заляпанный илом, опутанный какими-то осклизлыми травами кубок. С кубка капало. Капало с самого Сени. Он молчал, опустив голову.

— Теперь, я знаю, — прошептала Ксана, — ты теперь ко мне будешь плохо относиться.

Какая-то заблудшая молния, догоняя уже миновавшую грозу, метнулась в вышине, и небо ласково проворковало. И Сеня успел заметить, с какой неистовой тревогой смотрят на него глаза Ксаны. Но и сейчас, когда стало опять совсем темно, он знал, что она смотрит на него. У других людей все было внутри — и радость, и боль, и печаль. А у Ксаны все было открыто. Она сама была вся и печалью, и радостью, и лаской — это всегда ужасало Сеню своей открытой беззащитностью. Ему казалось, что всякая пустяковая обида бьет Ксану по самому больному, по самому живому.